Они всю жизнь свою не теряли способности освещаться присутствием разума; в них же близкие люди видали и блеск радостного восторга, и туманы скорби, и слезы умиления; в них же сверкал порою и огонь негодования, и они бросали
искры гнева — гнева не суетного, не сварливого, не мелкого, а гнева большого человека.
Неточные совпадения
Ведь ты только мешаешь ей и тревожишь ее, а пособить не можешь…» Но с
гневом встречала такие речи моя мать и отвечала, что покуда
искра жизни тлеется во мне, она не перестанет делать все что может для моего спасенья, — и снова клала меня, бесчувственного, в крепительную ванну, вливала в рот рейнвейну или бульону, целые часы растирала мне грудь и спину голыми руками, а если и это не помогало, то наполняла легкие мои своим дыханьем — и я, после глубокого вздоха, начинал дышать сильнее, как будто просыпался к жизни, получал сознание, начинал принимать пищу и говорить, и даже поправлялся на некоторое время.
Что-то грозное пробежало по лицам, закраснелось в буйном пламени костра, взметнулось к небу в вечно восходящем потоке
искр. Крепче сжали оружие холодные руки юноши, и вспомнилось на мгновение, как ночью раскрывал он сорочку, обнажал молодую грудь под выстрелы. — Да, да! — закричала душа, в смерти утверждая жизнь. Но ахнул Петруша высоким голосом, и смирился мощный бас Колесникова, и смирился
гнев, и чистая жалоба, великая печаль вновь раскрыла даль и ширь.
Между тем, покуда я описывал кабинет, Варенька постепенно придвигалась к столу, потом подошла ближе к брату и села против него на стул; в ее голубых глазах незаметно было ни даже
искры минутного
гнева, но она не знала, чем возобновить разговор. Ей попалась под руки полусгоревшая визитная карточка.
А Устинья следом за ним. Мерными шагами, ходко спешит она к перелеску, огнем пышет лицо,
искрами брызжут глаза, губы от
гнева и ревности так и подергивает. «Коль не мне, никому за тобой не быть!.. Крови твоей напьюсь, а другой не отдам!.. А эту разлучницу, эту змею подколодную!.. Корнями ее обвести, зельем опоить, ножом зарезать!..»
Но отец поймал его движение и, схватив за плечо, поставил его прямо перед собою. Лицо отца горело. Глаза метали
искры. Я не узнавала моего спокойного, всегда сдержанного отца. В нем проснулся один из тех ужасных порывов
гнева, которые делали его неузнаваемым.
Хороша она была в минуты вспышки
гнева, когда ноздри ее правильного, с маленькой горбинкой носа раздувались, как у арабского коня, глаза метали ослепительные
искры, а нежные, смуглые, матовые щеки вспыхивали багровым румянцем.
Щеки девушки пылали румянцем, глаза метали
искры, все лицо выражало сдерживаемый
гнев. Антиповна никогда не видала ее такой. «Вся в отца, тоже кипяток был», — подумала она.